Государь поднялся с ложа, подошел к столу, налил из шумерского бронзового кувшина с гнутым носиком вина.
– И ты ужо примеряешься?
Василий испуганно соскочил с трона.
– Что ты, государь, я ненароком.
– Ненароком хрен с пророком, – захохотал Иван Васильевич. – Ладно, к делу. Более ко мне никого не пускать, болен и всё. Машку тоже, устроила тут балаган.
После заутренней прибегала Мария Темрюковна. Царица была уже хмельна. То ли от радости, то ли в самом деле от горя, не поймешь. Ивана всего слезами и соплями измазала. Пришлось терпеть, не прогонишь же жезлом, когда в бессилии пребываешь. Стонала, убивалась возле его ног, молила за всё простить, а напоследок приложилась к шумерскому кувшинчику, икнула и исчезла.
– Веди Бориску, – приказал государь.
Из столовой палаты, которая соединялась лестницей с кухней, появился Годунов. Волосы взлохмачены, глаза горят, нос загнут как у ястреба. Ни испуга, ни почитания на лице. Правда, в дверях застыл, но не от робости, а от удивления – в царских покоях еще ни разу не доводилось бывать. Предполагал увидеть несказанное великолепие, а тут – тяжелые беленые своды, собранные в аляповатый лепной цветок, кровать, стол, да стул, каких кругом полно. Только резной трон говорил о том, что это царская опочивальня. И что самое удивительное – ни одной иконы.
Низко поклонился, приложив руку к груди.
– Как дядя? – подойдя к юноше вплотную спросил Иван Васильевич. – Оклемался после знакомства с Петькой Хомутовым?
– Медвежьим салом мажут, государь, – уклончиво ответил тот.
– Ты, гляжу, парень шустрый. Будешь мне верен, аки пес?
– До конца дней своих, государь.
– Ты дьяка-то угробил?
– Нет, государь.
– А кто?
– Не знаю.
– Вот и я не ведаю. Оттого и заболел. Видишь, еле на ногах стою?
Борис промолчал.
– Да токмо у меня ум ясный и рука тверда.
Царь схватил Годунова за черный чуб, притянул к себе. Оцарапал жесткой бородой.
– Пугать не буду, ты не пужливый. Станешь верно служить, опричником пожалую. А то и главным. Заместо Малюты хочешь? Он, сказывают, супротив меня измену замыслил, ядом хотел отравить. Через повара мого Маляву.
– Как же это возможно, государь?
– А ты не перебивай, когда царь говорит. Ах, какие глаза…
Отпихнул Бориса, сел на стул.
– Об том, что я в здравии знает только Васька, Малява и теперь ты. Уразумел для чего?
– Нет, государь, – честно признался Годунов.
– Чтоб убить ядовитую змею, нужно на время затаиться. А вот когда она подползет ближе и раздавить сапогом. В коробке, которую должен был передать Маляве князь Старицкий от Малюты, яда не было.
– Во-от, как… Григорий Лукьянович хотел очернить князя в твоих глазах, государь, и тем больше возвыситься, – быстро догадался Борис. – Для того и дьяка к тебе послал. Тимофей Никитин должен был опередить князя. Раз коробица у тебя, значит, твой брат не передал её Маляве. Но ты вдруг смертельно заболел и теперь все в раздрае – почему, что произошло? Будут думать, что тебя все одно кто-то отравил, начнут выяснять отношения. Настоящий змий обязательно выползет на свет, государь.
Иван Васильевич даже цокнул несколько раз языком. Уже понял, что мальчонка умен, но такой проворной сметливости от него никак не ожидал. Встал, опять подошел к Борису. Внимательно его оглядел.
– Ну, да, – наконец произнес он, – а Тимошка Малюте всю игру попутал, взял да и напоролся на кинжал.
– Выходит так.
– Вот ты и распутаешь этот клубок.
– Я?! – воскликнул Борис, забыв что находится у царя.
– Завтра поедешь с Губовым в Москву. Он тебе всё расскажет. Васька, неси схиму, в подвал Троицкий молиться пойду.
– Ты же при смерти!
– Ах, да! – стукнул себя по лбу Иван Васильевич. – Тогда пошли оба вон, надоели.
Стража княжеского дома оказалась неприветлива и чрезмерна осторожна. Видимо, хозяин дал соответствующие наставления.
– Чего надобно, полуношники? Проезжайте, покуда живы.
– Ты с кем так смел, басалай! – вертясь на сноровистом коне, крикнул в полутьму Бакуня. – Не видишь, кого спроваживаешь?
– А мне хоть ты сам Малюта. Не велено. Щас из пещали-то пульну, потом погляжу кто ты таков. Ха-ха.
Григорий Лукьянович слез с коня, подошел к стрельцу. Подъехал ближе и Бакуня. Тот наконец разглядел поздних странников. Челюсть так и отвисла.
– Что, в самом деле, и меня прогонишь? – сощурился Скуратов.
Стрелец тяжело сглотнул, выпучил глаза:
– Владимир Андреевич отдыхает. Утомился с дороги.
Другой страж уже спешно открывал ворота. Малюта взял под уздцы коня, неспешно пошел во двор. Бакуня, сплюнув под ноги стрельцу, последовал за хозяином.
Старицкий будто ждал гостей. Вышел на крыльцо. Дом его был построен в немецком стиле – почти ровный, как коробка, с темными продольными и поперечными перекладинами на белой стене, высокой крышей, без всяких резных и расписных излишеств.
– Как здоров, Григорий Лукьянович, не хвораешь ли? – весело спросил князь.
– Токмо твоими молитвами и пробиваюсь.
– Стараюсь, боярин, весь лоб за тебя ужо перед образами измочалил.
Чего это он так веселится? – подумал Малюта. – Неужто и вправду порошок в коробице подменил, отравы туда насыпал? Но как узнал, что там был не яд? На язык что ли попробовал? Или холопу скормил? С него станется. Но тогда меченная зернь у него в руках. Будет меня ломать. Поглядим.
Расположились внизу, в светлице. Впрочем, и она полностью напоминала польскую или литовскую комнату. Вместо печи – камин, на стенах гобелены с рыцарскими сражениями и охотой на львов. Малюта вспомнил свой тайный подземный дом на волжском острове. У него богаче. Хотя, князь-то здесь уже и не живет, так, бывает набегами, когда Иван позволяет в Москве бывать. Был у Старицкого дом и в Зарядье, но при последней опале царь его отобрал, устроил там Разбойный приказ. Теперь Владимир Андреевич мог обретаться только в Воробьёво, где жили его родственники.
На этот раз Малюта не прогонял Бакуню, велел сидеть рядом. Это удивило князя, но возражать он не стал. В конце концов Бакуня, которого он хорошо знал, не черный холоп, а сын дворянина Ивана Плетнёва – Илья. Хотя все давно уже зовут тиуна по прозвищу Бакуня – или балабол. В насмешку, видать. Парень и со своими-то просто так и рта не раскроет, а уж с чужими…
– Чем обязан? – учтиво спросил князь, давая знак человеку поставить на стол кувшины с вином и уйти.
– А то не знаешь, – ухмыльнулся Малюта. – Царя-то, говорят, уже Филипп исповедал.
– Да ну?! – удивился то ли понарошку, то ли взаправду князь. – Ай, ай. Беда.
– Ты, Владимир Андреевич, заканчивай свои шутки. Я ить тоже шутковать умею. Сказывай прямо – зелье передавал Маляве?
Князь покрутил головой, будто она у него внезапно разболелась, размял пальцами шею. Его шейные позвонки хрустнули.
– Передал кому надо, – уклончиво ответил Владимир Андреевич.
– Отчего же тогда государь собирается с архангелами беседовать? В коробице-то мука да порох были.
– Знаю, Григорий Лукьянович.
– Знаешь?!
– Твой замысел я сходу раскусил. Не глупее тебя. Подставить ты меня решил, а сам на лихом белом коне оказаться.
Малюта отчаянно дернул бородой, стал её немилосердно чесать.
– Ты, видать, и дьяка Никитина к братцу послал, чтобы он его о моем кознодействе упредил, – продолжил князь. – Так ить? Раз Бакуня тут, знамо, он Тимошке от тебя весточку сию и передал. Токмо я проворнее вас оказался. Про зелье я сразу Ивану рассказал. И на тебя, само собой, донес. Кстати, повар честным оказался. Васька Губов пытался подсунуть ему зелье для государя, вроде как лечебное, от римских целителей. Да тот его себе в пасть засунул. Ха-ха. Царь ему за верность 70 рублей пожаловал, причем серебряными новгородками, и шубу с плеча. Сам-то в схиме ходит. Ходил.
– Та-ак, – протянул Малюта. – Хитер, князь, недооценил тебя. Отчего же Иван помирает? И почему тогда ты здесь прохлаждаешься, а не у его смертного одра?
– Велено никого не подпускать и близко. Слыхал, даже Темрюковну не привечает. Не сегодня-завтра преставится.
– Откуда вестимо?
– Васька тут, в Разбойном приказе с кромешниками царскими шороху наводит. Пытается дознаться с чем Никитка к царю помчался. Тело его сюда приволокли. Пусть постарается. Для нас с тобой то не секрет. Так?
– Ну, – нахмурился Малюта.
– Для нас с тобой загадка кто и зачем Тимошку убил. Али и здесь твой хитрый ход?
– Думай что говоришь, князь, стал бы я дьяка изничтожать, коли сам его к царю спроворил.
– Это верно, – вздохнул Старицкий. – Что делать-то станешь, Григорий Лукьянович? Будешь ждать, покуда братец отойдет? Али все же в Александров наведаешься?
– Разберусь.
– Гляди, у царя хватит еще сил тебя на дыбу отправить. Думаешь, он поверит в твои сказки?